Сейчас все чаще пишут о социальном феномене, который наблюдается в тех районах Японии, которые подверглись жесточайшему испытанию природными катаклизмами. Обычно, после землетрясений, пожаров, наводнений, в местах пострадавших от них, начинают действовать мародеры, идут повальные грабежи того, что еще осталось, наступает хаос и беззаконие. Так было и в Новом Орлеане, так было на Гаити и в Чили. Ничего этого нет в Японии — ни одного сообщения о мародерстве и грабежах.

Более того, пишут, что где-то владельцы продуктовых магазинов снизили цены на продовольственные товары, а хозяева торговых аппаратов, продающих еду и воду, открыли их для общего пользования. В местах, где не осталось ничего, где местность представляет из себя месиво из обломков прежней благополучной жизни, жители помогают друг другу, вместе греются у костров, справедливо делят между собой пищу, уступают друг другу место в очереди.

Социологи объясняют это явление особым характером отношений в японском обществе. Во-первых, японцы чувствуют себя «в одной лодке», каждый японец знает, что он является частью социальной сети, определенной социальной группы, которой соответствует определенный стиль поведения в ней. В Японии не принятно показывать свое состояние и привлекать внимание к своим чувствам — всем и так понятно, что тебе плохо, держись и не подавай виду.

Во-вторых, в стране низкий уровень преступности, эффективная полиция и гуманная система наказаний, которая старается вернуть оступившегося человека в общество. Этим занимаются и местные социальные комитеты, и общество в целом.

А главное, конечно, в том, что народ ощущает себя единым — на на словах, не в лозунгах, а на деле. Единая, сплоченная нация, которая защищает себя изнутри, с помощью самых традиционных методов — чувства локтя и сочувствия к ближнему.

Я прочитал сегодня в Dagbladet комментарий профессора социальной антропологии университета Осло Арне Калланда по этому поводу, где он рассказывает, как изучал документы, связанные с голодом в юго-западных районах Японии в 1732-33 годах.

— Никаких документальных свидетельств беспорядков, — говорит Калланд. — У японцев всегда первыми умирали мужчины и последними — дети. Как это отличается от того, что мы видим сейчас, например, в Африке — там жертвами стихии и голода становятся в первую очередь дети, а мужчины выживают, потому что сильные и могут побороться за себя.

Невольно начинаешь думать о том, как наше, российское общество повело бы себя в такой ситуации — случись такое наводнение и землетрясение, например, в Москве. Стали бы мы себя вести как японцы, или как гаитяне?

Сижу, значит, в своей Америке, смотрю, как и все, новости из Японии. Смотреть приходится по Fuji TV, они, вроде, единственные, кто бесплатно транслирует в интернете, не то, что государственный канал NHK. Японские новости сильно отличаются от американских. Никакой трёхмерной графики, ярких вспышек и громыхающей киношной музыки. Японцы приглашают старичков экспертов, рисуют объяснения в прямом эфире мелом по доске, передвигают листочки бумаги с рисунками от руки. Стрелочки, графики, карандашные схемы.

Выступает, значит, такой старичок, объясняет, как работает атомный реактор. Так мол и так, говорит, но накопился радиоактивный газ, теперь его надо выпустить.

— Но, — поясняет, — повода для беспокойства никакого нет совершенно, потому что время для выпуска газа мы выбрали специально такое, когда ветер дует на Америку.

Проблема с большими землетрясениями в том, что они случаются редко. Случались бы каждый день – люди бы быстро научились с ними жить. А так получается, что это как исправить ошибку в программе, которую можно протестировать только раз в столетие. При всём при этом Япония – удивительно безопасная страна. Погибших – гораздо меньше, чем могло бы быть, раненых – гораздо меньше, чем могло бы быть. Всё будет хорошо, всё будет скоро восстановлено, починено и залатано. То, что мы видим в новостях – результат потрясающей подготовки и хорошей реакции.