«Путешествие нужно мне нравственно и физически». Пушкин.

«С детских лет путешествия были моею любимою мечтою», говорит о себе Пушкин: «Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу… » («Путешествие в Арзрум»). И даже после кончины в 1837 году 15 февраля тело Пушкина совершило свой последний путь – из Петербурга в Святогорский монастырь. Его тело увезли тайно, ночью, гроб его сопровождали жандармы, а из друзей Пушкина провожал его только А. И. Тургенев.

В прозе и стихах Пушкина мы часто встречаем дорожные мотивы: описание дорог и дорожных приключений, образы ямщиков и станционных смотрителей, описание станций, кибиток, саней. В путь он собирался быстро, иногда внезапно. Раз решив ехать, он не отменял намерения, несмотря на самую плохую погоду.
«Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю, – пишет Пушкин в письме к своей жене, – приключения мои начались у Троицкого моста. – Нева так была высока, что мост стоял дыбом: веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами» (Из письма к жене в 1833 г. из Торжка).

Сборы в путь Пушкина были несложны; багажа с собой он почти не брал, едой не запасался; точно так же не обращал внимания на одежду. В результате порой получалось своеобразное сочетание русской рубашки и высоких сапог с накинутой «поверху военной шинелью», а в летнюю жару – красной русской рубашки с поярковой шляпой.

Зато много внимания уделял поэт книгам: «Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами».
Книга всегда была верным спутником, поэта, и в каждое путешествие он захватывал с собой книгу, стараясь выбрать скучную, так как «книгу занимательную вы проглотите слишком скоро, она слишком врежется в вашу память и воображение; перечесть ее уже невозможно. Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением – оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитываете места, вами пропущенные без внимания» («Путешествие из Москвы в Петербург»).

Собственного экипажа у Пушкина не было (он появился у него только в последние годы его жизни), и поэт пользовался обычными для того времени способами передвижения, путешествуя «то в коляске, то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком» («Дорожные жалобы»).

Путешествуя летом, Пушкин пользовался телегой, которая была более приспособлена к плохим русским дорогам и лучше выдерживала «колеи и рвы отеческой земли», чем карета. Зимой Пушкин ездил в кибитке, которая представляла собою закругленный сзади остов с верхом из прутьев, покрытых кожей или грубой холщовой тканью. Особенностью кибитки было то, что в ней можно было ехать сидя и лежа.

Случайные встречи в дороге со знакомыми давали Пушкину возможность пользоваться иной раз удобными экипажами, в каких обычно ездили богатые люди. Такой была бричка графа Пушкина, с которым поэт встретился по пути в Тифлис. За удобства она была им прозвана «Отрадною». «В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной – книги, мундиры, шляпы… С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч.», («Путешествие в Арзрум»).

В 1832 г. Пушкину довелось ехать в Москву на дилижансе, который только незадолго до того был введен на Московском шоссе. Об этом путешествии он писал: «Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал, как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и неслыханная вещь – их подковывали на дороге. Десять лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву». (Из письма к жене, 1832 г.).

Пути сообщения того времени заставляли мечтать о лучших временах:
…Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут,
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
(«Евгений Онегин», гл. 7-я).

Шоссейных дорог в то время было мало. В редких случаях болотистое место покрывалось бревнами, связанными между собой; поверх накладывался хворост, усыпанный землей. Такие дороги требовали частых ремонтов, в противном случае при движении экипажа бревна раздвигались и подскакивали вверх, грозя обрушиться на путников.
Чаще всего приходилось ездить по проселочным дорогам, которые, по словам Пушкина, представляли собою «окоп с каждой стороны без канав, без стока для воды; таким образом дороги являлись ящиком, наполненным грязью; зато пешеходы идут весьма удобно по совершенно сухим тропам вдоль окопов и смеются над увязшими экипажами» (Из письма к Н. Н. Гончаровой, сентябрь 1830 г.)
Разумеется, на таких дорогах путешественников поджидало множество неприятных приключений: то экипаж завязнет в грязи, то перевернется, то потеряет колесо. Подобные приключения бывали и с Пушкиным. «Доехал благополучно, без всяких замечательных пассажей, – пишет он Вяземскому, – самый неприятный анекдот было то, что сломались у меня колеса» (Из письма к Вяземскому, 1826 г.).

Или другой случай, происшедший с Пушкиным в Псковской губернии: «Выехал я тому пять-шесть дней из моей проклятой деревни на перекладной, в виду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу двигать рукою… Как только мне немного станет лучше, буду продолжать мой путь почтой...» (Из письма к В. П. Зубкову, 1 декабря 1826 г.).

После всех дорожных злоключений он, наконец, добрался до места отдыха, то есть до почтовой станции. К сожалению, обстановка на этих станциях отнюдь не оправдывала надежду на отдых. Обычно это был небольшой дом, напоминавший крестьянскую избу. Он был разделен на две части: одна часть предназначалась для господ проезжающих, вторая для ямщиков и конюхов (черная половина). В половине для проезжающих по стенам висели дешевые литографии. На подоконниках красовались горшки с бальзамином. В комнатке станционного смотрителя стояла конторка, за которой он просматривал и записывал подорожные. Обстановка станционного помещения редко давала возможность усталому путнику отдохнуть: «На станциях клопы да блохи заснуть минуты не дают».

Кормили на станциях плохо.
В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетно дразнит аппетит".
(«Евгений Онегин», гл. 7-я).
Почти то же самое наблюдалось и в гостиницах тех городов, где иногда останавливались путники. Так, во время переезда из Михайловского в Москву «во Пскове, во время перекладки лошадей, он (Пушкин) попросил закусить, в тамошней харчевне. Подали щей с неизбежною приправкою нашей народной кухни, – малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил – углем или мелом, на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие:
»Господин фон-Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор.
Как великий губернатор!"
(Из воспоминаний М. И. Семевского со слов Псковского уроженца П. Рослова).
Другой раз в Нижегородской губернии Пушкин на одной из станций «позвал хозяйку и спросил у нее чего-нибудь пообедать, вероятно ожидая найти порядочные кушанья по примеру некоторых станционных домов на больших трактах. Хозяйка, простая крестьянская баба, с хладнокровием отвечала ему: „У нас ничего не готовили сегодня, барин“. Пушкин все-таки, имея лучшее мнение о станционном дворе, спросил подать хоть щей да каши. „Батюшка, и этого нет, ныне постный день, я ничего не стряпала, кроме холодной похлебки“. Пушкин, раздосадованный вторичным отказом бабы, остановился у окна и ворчал сам с собою: „Вот я всегда бываю так наказан, чорт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака“ (Из письма К. И. Савостьянова к В. П. Горчакову).

Зато попадались в дороге и места, которые славились изготовляемыми там кушаньями. Знание этих мест облегчало путешествие. Учитывая вкусы своего друга Соболевского, Пушкин дает ему соответствующие указания об остановках между Москвой и Новгородом. „Посылаю тебе мой itineraire* от Москвы до Новгорода. Это будет для тебя инструкция…
У Гальони, иль Кальони,
Закажи себе в Твери
С пармезаном макарони,
Да яичницу свари.
На дороге отобедай
У Пожарского в Торжке:
Жареных котлет отведай
И отправься налегке.
Как до Яжелбиц дотащит
Колымагу мужичок –
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок:
Поднесут тебе форели –
Тотчас их варить вели;
'Как увидишь – посинели,
Влей в уху стакан Шабли.
Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленький кусок...“
(Из письма к Соболевскому, 1826 г.).

За свою короткую жизнь Пушкин проехал немало вёрст. В повести «Станционный смотритель» он говорит словами своего героя: «В течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела… »
Ссылка на юг, в Кишинев и Одессу, а позднее в Михайловское, поездки в Болдино и Малинники, путешествия на Урал и в Арзрум, постоянные переезды из Москвы в Петербург и обратно выработали в характере поэта ту «охоту к перемене мест», о которой с грустной иронией замечает он в романе «Евгений Онегин».

Мелькали полосатые версты, перед глазами путешественника расстилались широкие русские просторы, леса и перелески, холмы и овраги чередовались с жалкими лачугами придорожных деревень, а во время более или менее длительных остановок — на станциях можно было близко увидеть жизнь крепостного крестьянина. В тоскливом одиночестве дорожной скуки большую радость доставляли Пушкину ямщики. Обязанности их сложны и многообразны: ямщик управляет лошадьми, должен знать хорошо дорогу, находить выход из трудных положений во время метели. Это «сословие» привлекало к себе своими рассказами о народной жизни и старине, а главное — своими замечательными песнями, в которых слышалось «то раздолье удалое, то сердечная тоска». Мелодия дорожной песни ямщика вошла в лирику Пушкина:
Что-то слышится родное
В долгах песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска…
(»Зимняя дорога")

Близки и понятны поэту были и станционные смотрители, которых тоже немало повидал он на своем веку. «Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался?» — спрашивает Пушкин в повести «Станционный смотритель». И тут же выступает в их защиту, требует уважать их человеческое достоинство: «Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда… Покоя ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель».

Пушкин показал, какие душевно богатые люди скрываются подчас за невзрачной внешностью и низким общественным положением. Путешествия Пушкина давали поэту большие возможности для наблюдения жизни «маленьких людей», и он всегда старался использовать эти возможности. По воспоминаниям одного из современников, «Пушкин… никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народный язык он знал в совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую серую толпу настолько, что мужики совершенно свободно говорили с ним обо всем».

И вот как-то, измождённый длинной дорогой, поэт написал «Дорожные жалобы»:
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,
На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!..
Ну, пошел же, погоняй!..

Ссылки:
oldchest.ru/zametki/pushkin-v-doroge/
periskop.livejournal.com/896713.html
journal-shkolniku.ru/pushkin-v-puti.html
obrazovaka.ru/biblioteka/pushkin/dorozhnye-zhaloby-stih
moiarussia.ru/pushkin-samyj-izvestnyj-rossijskij-puteshestvennik-19-veka